Упомянутые стихи,опубликованные в дивизионной газете "Гвардеец", вначале попали в солдатский фольклор в качестве строевой песни, а затем их включил в свой репертуар ансамбль "Голубые береты". И хотя впоследствии журнал "Советский воин" удостоил меня высокого звания "десантного поэта", слова песни "Расплескалась cинева..." так и остались безымянными.
Ныне я не считаю это стихотворение своим лучшим поэтическим произведением, но славная судьба бесспорно даёт ему право быть услышанным, причем - в каноническом варианте. А дабы впредь не явился кому-либо соблазн считать мои слова "народными" (что, вообще-то, делает честь любому поэту!), я представляю вам и свои недавние строки.


* * *

Расплескалась синева, расплескалась,
расплескалась по глазам, по беретам...
Даже в сердце синева завязалась,
зацвела своим заманчивым цветом.

За дюралевым бортом гул моторов.
Синева блестит на крыльях, как смазка.
Ты из племени людей, о которых
не одна ещё расскажется сказка.

Помнишь, в детстве на коврах-самолетах
мы открыли неземные маршруты...
И теперь нашлась нам в небе работа,-
наполняем синевой парашюты.

У десантника особая гордость,
у десантника - особая слабость:
дерзновенная и стойкая твердость,
неизбежная и буйная радость.

Если в небо посылают, как в дело,
отметай свои былые сомненья.
Значит, всё-таки оно полетело,
полетело в синеву вдохновенье.

Расплескалась синева, расплескалась,
по тельняшкам разлилась, по погонам...
Я хочу, чтоб наша жизнь продолжалась
по гвардейским, по десантным законам!

1970.


* * *

Нет, не на радио-волне
И не на диск-канале...
С моими песнями в Чечне
Ребята умирали.

Совсем нехитрые слова,
Да, видно, Богу в уши.
Ведь "расплескалась синева",-
Заголубели души.

И на беретах у бойцов,
Десантников, героев,
Стал ярче цвет, в конце концов,
Их мужество утроив.

Но мне не надо ничего,
Ни почестей, ни славы,
Лишь только б чувствовать родство
С Солдатами Державы.

Лишь только б веровать и знать,
Что не прошло впустую
Святое право умирать
За Родину Святую.

А всех солдатских матерей
Молю я через силу:
Не побирайтесь у дверей
Позорящих Росcию.

Она стояла и стоит
И простоит веками,
Такими скромными на вид,
Своими мужиками!

2000.


---------------------------

А теперь - хочу, чтобы вы улыбнулись. И дело не столько в том, что от великого до смешного один шаг, сколько - в полярных сочетаниях и пропорциях в нашей душе. К тому же, я никак не могу забыть завет покойного художника-оформителя Игоря Гаврилова: "Если наш знакомый Губерман пишет свои еврейские "гарики", то ты должен писать свои русские "юрики".
"Юрики" мои пишутся по разным поводам и причинам, поэтому часто возникает желание их озаглавить, причём - исключительно женскими именами. Но тут у меня есть верный способ от пошлости и словоблудия,- умение посмеяться над самим собой!

* * *
Ещё томит и пыл и страсть,
Ещё - былая силе в теле...
Но я боюсь уже упасть
С разбушевавшейся постели.

* * *
Если честно разобраться,
Жизнь страдает от примет:
Тараканы снятся, снятся,
Ну, а денег... нет и нет!

* * *
Не искушай меня, красавица,
Не обольщай, душа-девица...
Не ведал раньше, как понравиться,
Теперь - не знаю, как отбиться.

* * *
Что такое "чёрный нал",-
Наконец-то я узнал.
И, едва не онемел:
До чего ж я почернел!

* * *
Я знаю: лучшая из жён
Меня не миновала.
Но... присмотревшись хорошо,
Не сделала привала.

* * *
Что было, то было... И кончилось в срок,
И больше души не тревожит.
Но пар, как известно, уходит в свисток,
Когда он работать не может.

-----------------------

Уже много раз посетители сайта просили меня добавить в этот раздел другие стихотворения. Но теперь - никаких предисловий, памятуя меткую строку крымского поэта Валеры Левенко:
"Что есть лирика? - самодонос".


ПЕРЕПИСЧИЦА ГЕТЕ

Горбатенькая Луиза
была не из тех девиц,
что могут ради каприза
пред гением падать ниц.

О, эта смешная фройляйн
любила его тайком,
когда содержанье с формой
вязала одним крючком.

И вился кудрявый список,
и таял - оригинал...
И вот уже слишком близок
к развязке и наш финал.

Опять торжествует хаос,
разносится грозный рык,-
но -поздно!- уже Прафауст
бессмертен, как праязык.

И в небе увидеть снизу
мы можем совсем легко
горбатенькую Луизу,-
ровесницу рококо.


* * *

Говорят, что я похож на Дон Кихота.
Я не знаю: соглашаться или нет?
Ведь, опять-таки, огромная забота -
Завоёвывать чужой авторитет.

Надо где-то добывать себе доспехи,
Чудака-оруженосца и коня.
Но и в этом не уверен я в успехе,
Ибо нету нужных связей у меня.

Ну, а что до сходной чести и отваги,
До баранов и до мельниц ветряных,-
Разве только лишь в мечтах и на бумаге
Я чуть-чуть оригинальнее иных.

Впрочем, если вспоминать про Дульсинею,
Тут и вправду я на рыцаря похож:
Тоже - Женщину люблю, благоговею,
Точно так же ей не дорог ни на грош.

А уж если заклеймить захочет кто-то
Мои слабости, сомнения и блажь,
Я, конечно, соглашусь на Дон Кихота,
Это всё-таки бессмертный персонаж!

***

Как Вам живётся-дышится
Женщина, без меня?
Строчка за строчкой нижется,
смотришь, уже и книжица,-
всякая болтовня.

Как Вам живётся-можется,
Женщина, вдалеке?
Есть от чего тревожиться:
в форточку - злая рожица
с бранью на языке.

Как Вам живётся-грезится,
Женщина, при луне?
Сердце шальное бесится:
где она, эта лестница,
сверху, от Вас ко мне?

Как Вам живётся-мается...
Что ещё за напасть? -
В муках строка рождается,
чучело - улыбается,
лестница - опускается.
Женщина,
Ваша власть!

***

Отпусти моё горло, обида,
И заблудших людей не кляни.
Всё равно ведь прекрасно забыто
То, что мучило прошлые дни.

Обречённый на вечную смуту
И на страшные корчи в душе,
Всё равно ведь я другом не буду
Тем, кто жизнью доволен уже.

С каждым годом больнее утрата,
Беспощаднее тяга к жилью...
Всё равно ведь придётся когда-то
Упокоить гордыню свою.

И любовь, пребывая во прахе,
Всё равно надо мной воспарит,
Чтоб оставить лишь "охи" да "ахи"
От любых непрощённых обид.

***

Я ночевал в музее Достоевского...
Сегодня и спросить как будто не с кого
зачем я этот флигель сторожил.
Та было всё побито и поломано,
там шёл ремонт (какой сюжет для романа!)
и работяга явно не спешил.

Больничный двор, волхвами облюбованный,
был тих и светел, словно заколдованный,
когда я в полночь вышел на крыльцо.
Но тут же - окаянство богомерзкое,
не разобрал: мужское или женское,
рахохоталось прямо мне в лицо.

Я испугался - дело-то серьёзное,
к тому же, детство авитаминозное.
Перекреститься дёрнулась рука,-
но я её лишь из-под куртки выпростал,
знать, хорошо воспитан был антихристом,
хотя, конечно, честь невелика.

Немедленно ища успокоения
в "забавах" молодого поколения,
я снизу... левой... только челюсть - хрясь!
И - никого... Однако, даже призраки
являют нам вполне земные признаки,
под старость всё несносней становясь.

Потом я вдруг оказываюсь в комнате,
я сам себя упрашиваю: "Полноте,
ты в голову всё это не бери.
Волшба всегда преследовала гения,
а там ещё и бедность, и гонения,-
но кто же, как не он,- в поводыри.

Как видишь, ничего такого странного,
тем более, злодейски свыше данного,
ложись-ка на кирпичик - и привет!.."
И всё-таки: зачем она, Поэзия,
коль топора зазубренное лезвие
одним старушкам снится столько лет?!

Но хочется и верить и надеяться,
что никуда не канет и не денется
из сердца извлечённая строка...
А если не сказал я слова веского,
так я ведь спал в музее Достоевского,
и капало мне в темень с потолка.

***

Да, в моём голосе металла,
крутого, вечного закала,
действительно, ничтожно мало,
но - даже из того, что есть,
возможно сочинить, к примеру,
и штык лихому гренадеру,
и герб российский на Венеру...
Вот только б оказали честь!

***

Любить народ - тяжёлая повинность...
Попробуйте-ка вы любить народ,
когда он, извиняюсь, нагло прёт
и, как любая в этои мире живность,
повсюду оставляет свой помёт.
Но... есть такой талант - любить народ!!!

***

Везде существуют запоры,
на всё торжествуют запреты,-
но это одни разговоры,
что их отвергают поэты.

Они бы, конечно, хотели
и впрямь отличиться на деле,
но - все благородные цели
всегда у властей на прицеле.

И всё же одно несомненно:
не будет ни плена, ни тлена,
покуда вкушает блаженно
свой утренний кофий Равенна.

***

Чем дальше эта жизнь,
тем больше понимаешь,
какие этажи
в пути одолеваешь.

Но вот уже чердак
и Вечность - звёздной книгой...
Ну, что же ты, чудак,
раздумываешь, ......!

***

Бог не привёл узнать чужой язык,
не дал попасть под сень чужого крова,-
но мир Его настолько многолик,
что за глаза довольно и родного.

***

Когда я женщину любил,
когда она меня любила,-
всё, что в душе я накопил,
не уцелело от распыла.

Ну, а когда мы разошлись
и снова впали в святотатство,
в душе откуда-то взялись
неисчислимые богатства.

***

Доживши до седых волос,
я рассудил, что в этой жизни
всё улеглось и утряслось...
Вот только мысли мозг изгрызли.

***

Умер Джанни Родари. Сажусь в "Голубую стрелу",
в переполненный поезд, который из нашего детства
отправляется медленно в ту неземную страну,
где уже никому не поможет ничьё чародейство.

Все начальники станций без красных фуражек стоят,
все игрушки Земли в карауле застыли почётном...
Мы - ещё поживём, мы, конечно, вернёмся назад,
чтоб потом - в свой черёд! - отбывать по нечётным и чётным.

Расписание жизни... Но сколько бы грустных минут
не отмерили нам, всё на свете пока поправимо,
если наши любимые где-то нас помнят и ждут,
если где-то встречают и Вишенка, и Чиполлино.

Даже классики в "классики" любят играть до седин,
не впадая при этом в больное и глупое детство...
Умер Джанни Родари. Давайте ж чуть-чуть посидим
на прощанье, прикинем: а что м ы оставим в наследство?

***

Господь всё время испытует...
Но эта каторжная плоть,
так откровенно негодует,
как будто страждет Сам Господь.

Напишите мне
Посетите сайт ВДВ
Познакомьтесь с о. Киприаном
Поищите десантников в Спецназе
Возврат на главную страницу